"ДЕРЕВНЯ С. СТАРУХА НА ДОРОГЕ..." Герой Советского Союза сержант Никитин, назначенный старшим разведгруппы, отобрал одиннадцать человек. Ерошкин оказался в их числе. Он знал, что надо выполнить особо важное задание (Никитина вызывал комдив, а раз вызывал сам комдив, то тут яснее ясного - задание особое), и не надеялся, что Никитин возьмет его. Разве он, Ерошкин, может сравниться с разведчиками, которые два года прослужили в армии и на фронте с первого дня войны? Ерошкин с благодарностью посмотрел на командира, когда тот назвал его имя.
Построив группу, Борис Никитин обвел строй командирским взглядом и сказал строгим, начальственным голосом, который никак не вязался с выражением его добродушного, улыбчивого лица:
- Вот что, парни, дело предстоит серьезное. Личный приказ командира дивизии. Ясно?
Он говорил, прохаживаясь вдоль строя, явно подражая своему строгому командиру роты, но из этого ничего не получалось - в ясных глазах сержанта не переставала светиться добрая, хитроватая улыбка.
Этот франтоватый, с молодецкой выправкой сержант, в новеньких желтых ремнях, со звездой Героя Советского Союза и двумя орденами был кумиром Ерошкина,
Ерошкин ни разу не видел Бориса Никитина угрюмым или даже просто уставшим. Непрерывные тяжелые бои, солдаты вконец измучены, а Никитин весело поблескивает своими ясными глазами. Все, мол, будет хорошо, ребята, выше голову!
Никто не определил бы, сколько лет Никитину. Глаза мальчишеские, а голова седая, на висках белее снега. "На финской морозом обожгло,- смеется Никитин.- Мороз там шибко сильный был..."
Сержант Никитин говорил о задании как о деле обычном:
- На Десне немцы мост на понтонах поставили, тяжелую технику и резервы по нему перебрасывают. Надо этот мост разворотить. А на обратном пути поглядим, куда фашисты технику стягивают.
Через передний край немцев группа прошла, как только стемнело, с таким расчетом, чтобы в запасе была вся ночь. Двигались разведчики полем и перелесками, но все время держались ближе к дороге (не раз до них долетали голоса немецких солдат), иначе могли не успеть до рассвета выйти к реке. Никитин рассчитал верно: заря только-только начала заниматься, когда впереди, в низине, тускло блеснула Десна, подернутая белесой дымкой.
Ерошкин не знал плана Никитина, как тот решил подобраться к мосту и заложить взрывчатку. Скорее всего, никакого определенного плана у Никитина не было. Он часто говорил: "Нечего раньше времени башку ломать, обстановка покажет, как действовать".
Справа посвечивали неясные, размытые фиолетовые пятна. Вглядевшись в эти медленно двигавшиеся пятна, Никитин уверенно сказал:
- Мост. Машины по мосту идут.
Ерошкин ничего не разглядел в плотной белесой дымке, но скоро уловил шум моторов. Через несколько минут послышались всплески. "Понтоны...". Мост, все еще невидимый в предрассветной мгле, был рядом. Разведчики, шагавшие опушкой леса, повернули к реке. Им надо было пересечь широкое поле и проселочную дорогу, затем спуститься к реке и, прикрываясь обрывистым берегом, подобраться к мосту. Однако произошло непредвиденное: на проселке разведчики лоб в лоб столкнулись с немцами. Впереди группы шли Ерошкин и его товарищ по спецшколе и земляк Михаил Злобин. Они оба заметили у дороги черное пятно, но и подумать не могли, что это стоит бронетранспортер, приняли его за одинокий раскидистый куст ивы. Ерошкин еще подумал: "Тут можно укрыться, когда отходить начнем..." Видимо, с бронетранспортером что-то случилось, водитель ушел, скорее всего, на переправу, а сидевшие по бортам машины солдаты спали. Часовой стоял у самого бронетранспортера, слился с ним, так что разведчики видеть его не могли. Наших солдат, пересекавших открытое поле, он, конечно, видел, но принял их за своих, иначе бы сразу поднял тревогу. Он окликнул их, когда те были в десяти шагах от бронетранспортера.
Ерошкин в ответ полоснул из автомата, и тут поднялась суматошная стрельба. Разведчики быстро отскочили - ввязываться в бой не входило в их задачу, - но и после того, как они скрылись в роще, стрельба долго не затихала.
В схватке группа не понесла потерь, но время было упущено: начало светать. Да и попробуй теперь сунуться к мосту после такого переполоха...
Однако об отступлении, об отказе от операции и мысли не могло быть. Разведчики рощей, а потом полем ржи отошли подальше от моста, по одному проскочили дорогу и, достигнув берега, по песчаному откосу скатились к воде. Невдалеке темнели заросли кустарника. Никитин сразу догадался, что это овраг, спускающийся к реке, и приказал двинуться туда.
Солнце еще не взошло, но уже настолько посветлело, что мост стал виден, можно было даже различить контуры сигарообразных железных понтонов, на которых он стоял. Ерошкин разглядел и их. и танки, ждавшие своей очереди у переправы. Через равные промежутки на том берегу вспыхивал фонарик, и на мост вползал очередной артиллерийский тягач.
Ерошкин глядел на мост, на медленно двигавшиеся по нему тягачи с пушками, на коробки танков, темневшие на песчаном берегу у переправы, и в полной растерянности думал: "Не подобраться к мосту, никак..."
Кто-то проговорил негромко:
- Лодку бы надо, командир. На лодке подплыть.
- Не подходит, - так же негромко ответил Никитин.
Он неотрывно глядел на мост, трогая пальцами распухшую ободранную скулу, - зацепило, должно быть, сучком.
- Решение будет такое: сделаем небольшой плотик из сушняка, а на него заряд тола и мину. К чеке мины прикрепим палку подлиннее. Так, все правильно!
У разведчиков нашлась крепкая тонкая веревка (Никитин хоть и говорил, что нечего раньше времени "башку ломать", но все нужное было взято), так что соорудить плотик оказалось делом несложным. Не прошло и получаса, как плотик со взрывчаткой был спущен на воду и один из разведчиков, Михаил Злобин, поплыл за ним, осторожно подталкивая к середине реки, на стрежень. Пустив плотик по течению, повернул назад.
Никто не услышал, как Злобин вышел на берегу - с таким напряжением разведчики следили за плотиком, подхваченным несильным течением. Уже посветлело так, что даже в белесой дымке, стелившейся над рекой, был хорошо виден медленно удалявшийся черный комок, течение слегка покачивало и кружило его.
- Как бы в сторону н-не п-прибило, - встревожено сказал Миша Злобин, стуча от холода зубами. - К острову т-течение...
Никто ему не ответил, но уже было ясно, что плотик несет к острову. И если до этого казалось, что черный комок едва движется, то теперь расстояние между ним и узким песчаным островом сокращалось с большой быстротой.
Ерошкин почувствовал, как по коже у него идет холод. Пальцы рук заледенели. "Сейчас шарахнет!.."
Взрыва, к счастью, не произошло. Плотик сел на голую песчаную отмель, он был хорошо виден на белом песке; прикрепленная к чеке мины палка торчала в воздухе.
Никитин шумно вздохнул и спросил безразличным голосом, словно речь шла о пустяке:
- Кто поплывет?
- Я! - торопливо ответил Ерошкин и шагнул в воду.
- Я лучше его плаваю, сержант, - сказал Миша Злобин. - Да и согреться надо, в воде теплей...
- Давайте на пару! Ждем тут!
Отдав товарищам оружие, они вошли в воду, огляделись. Где-то недалеко гудели машины, но берёг был пустынным. Не сказав друг другу ни слова, поплыли. Реку пересекали напрямик. Ни одного взмаха руками, над водой только русые, стриженные под машинку головы.
Поравнявшись с островом - от противоположного берега его отделяла лишь узкая протока, - поплыли по течению. Дымка приподнялась и поредела, на воде и песчаных отмелях заалели отсветы занявшейся зари Ерошкин глянул в сторону моста. До него оставалась сотня метров, теперь были хорошо видны не только тягачи и орудия, но и солдаты, шагавшие за ними "Заметят, подлюги..." - подумал Ерошкин, и ему вдруг стало страшно. Но он лишь на секунду глянул в сторону моста - тотчас снова вцепился глазами в черный комок на светлой песчаной отмели и больше уже не отрывал от него взгляда. И плыл все быстрее, не чувствуя занемевших рук.
До плотика со взрывчаткой уже не более пяти-шести метров. Мелкая волна (с севера подул холодный низовой ветер) пошевеливает его, повертывая то влево, то вправо, но с песка не сбивает. Ерошкин, достав дно руками, уперся кулаками в твердый песок, чтобы прыгнуть к плотику, и вдруг замер, застыл в оцепенении. Рядом с плотиком торчала косматая коряга. Черная суковатая палка, прикрепленная к взрывателю, ходила возле нее. Чуть сильнее качнет и высоко поднятая палка заденет корягу...
- Тихо! - хрипло, сдавленным голосом прошептал Ерошкин, почувствовав за спиной шумное дыхание товарища. - Я один!
Он осторожно отступил назад, немного взял в сторону, чтобы не усилить волну, и пулей выскочил на берег. Упав грудью на жесткий, до блеска отполированный водою песок, пополз к черному комку. А плотик раскачивается все сильнее, прикрученная к взрывателю мины палка вот-вот коснется коряги... Теперь уже не до того, чтобы думать об осторожности, заметят тебя гитлеровцы или нет. Ерошкин, не отрывая глаз от качающейся палки, вскочил, кинулся к плотику. Упал рядом, задыхаясь от напряжения, протянул руку и тихонько столкнул плотик в веду. Столкнул и поплыл за ним, подталкивая к середине реки.
- Назад, Валентин! - долетел приглушенный голос Злобина. - Отходим!
Ерошкин не оглянулся, продолжал плыть, подталкивая плотик с взрывчаткой. Но вот он почувствовал быстрину- плотик крутнуло, подхватило.
- Назад! - снова долетел голос Михаила Злобина.
Ерошкин оглянулся на мост. "Теперь будет порядок!"
Он толкнул плотик, направляя его на середину моста, и изо всех сил поплыл наискось, забирая против течения к восточному берегу, где осталась разведгруппа.
Взрыв раздался, когда Ерошкин и Злобин были в нескольких метрах от берега. Рвануло так, что по ним хлестнула поднявшаяся волна, с крутого берега посыпался комьями песок. И тут же - еще не успело замолкнуть эхо взрыва - поднялась стрельба. Едва ли немцы видели Ерошкина и Злобина, подплывших к берегу, - сумрак еще полностью не рассеялся; однако в том месте, где оказались разведчики, вода закипела от пуль, а берег покрылся острыми серыми фонтанчиками. Ерошкин и Злобин кинулись вдоль берега. По пояс в воде, проваливаясь в ямы и натыкаясь на коряги, они бежали, пока Злобина не ранило в руку. Теперь он двигался через силу, часто падал, и Ерошкину приходилось останавливаться, чтобы помочь товарищу. Злобин отталкивал его:
- Я сам... пробивайся!
Вдруг где-то совсем рядом затрещали автоматы, и Злобина ранило опять - в ногу. Он ухватился за корни дерева, торчащие из песка, но не удержался, рухнул навзничь. Ерошкин рывком поднял его.
- Обопрись! Наши рядом... Давай!
Ерошкин тоже выбился из сил, даже в груди стало больно. А Михаил не мог больше держаться на ногах. Ерошкин подхватил его под мышки, потащил за собой по воде.
Он уже видел кустарник, за которым укрылись разведчики. Кустарник сверкал выстрелами: разведчики прикрывали огнем своих товарищей.
Раньше чем он добрался до своих, двое ринулись ему навстречу, подхватили раненого Злобина, скрылись с ним в кустах. За ними прыгнул в спасительные заросли и Ерошкин.
Отстреливаясь, разведчики проскочили неширокий луг и углубились в лес. Потом отошли вверх по реке, километров на пять, и укрылись в глухой лощине. Ерошкин недоумевал: почему группа не идет к фронту? Но вопросов, как и другие разведчики, не задавал. Если Никитин остановился в этой лощине, значит, на то есть причина. Только когда начало смеркаться, командир объявил:
- Надо идти к мосту. Поглядим, ладно ли сработано. А то доложим комдиву, что моста нету, а его успели восстановить...
Вышли к мосту с севера, теперь он был от них не ниже, а выше по течению. Притихшая река мирно серебрилась под луной. Гладь реки была чистой, только у берега чернело уцелевшее звено моста, да у острова, на отмели, громоздились какие-то обломки.
На той стороне гудели моторы. Огней не было видно, но гул машин слышался явственно, угадывалось движение. Никитин, всмотревшись в противоположный берег, определил:
- Понтоны, видать, подвозят. Скоро не восстановят... Теперь можно докладывать комдиву.
Но на обратном пути разведчикам решительно не везло. Они трижды наталкивались на врага, последний раз - уже у самого переднего края, и вынуждены были отходить, петлять среди болот. Тем временем наши войска отступили на новый оборонительный рубеж. Когда на четвертые сутки группа вышла к селу, откуда уходила на задание, там уже находились немцы.
Разведчики были настолько измучены и обессилены голодом, что не оставалось ничего другого, как отойти в ближайший лес на отдых. Скоро начало темнеть, и Никитин отправил трех разведчиков за продовольствием. Старшему, Ерошкину, он наказал:
- В Сосновку идите. От шоссе она далеко, может, и нет там фрицев. Только осмотрись хорошенько. Если увидишь в селе немцев, не заходи, на хутор подайся - прямо по-над речкой...
От леса Сосновку отделяла речушка, единственная улица шла сразу за ней, вытянувшись по открытому взгорью. Возле деревянного моста стоял часовой. В лесу уже было темно, и в пяти шагах ничего не разглядеть, а здесь сумрак еще не загустел, и за селом, на куполе церквушки, одиноко стоявшей на гребне взгорья, светился слабый отблеск затухающей зари.
Часовой был от разведчиков не далее чем в пятидесяти метрах. Ерошкин даже разглядел его лицо под тяжелой квадратной каской. Рядом на обочине приглушенно тарахтел мотоцикл. В коляске с турельным пулеметом сидел солдат, другой солдат возился у заднего колеса, постукивая железякой. Ерошкин поглядел на солдат и начал неторопливо осматривать деревню. Дома стояли редко, улица хорошо просматривалась. Деревня будто вымерла, никакого движения, ни одного огонька. Возле дома под цинковой крышей, недалеко от моста, стояли три крытых автофургона и несколько повозок, но и здесь людей не было видно, - на минуту показался немецкий солдат, вытащил что-то из кабины грузовика и тотчас скрылся в доме. Убедившись, что в остальных домах гитлеровцев нет, Ерошкин решил войти в село. Конечно, было бы безопаснее отправиться за продовольствием на хутор, но до него добрых три километра, а разведчики уже вторые сутки без еды. Выбрав хату на отшибе в конце села, разведчики пошли к ней опушкой леса, но тут неожиданно на проселке, выходившем из леса к мосту, показалась толпа. Это были беженцы. Они едва брели, толкая перед собой детские коляски и тачки с домашним скарбом. Даже не видя лиц этих людей, можно было почувствовать, как измучены они. Толпа брела молча, слышался только слабый, похожий на стон плач ребенка.
Ерошкин глянул на толпу, приближавшуюся к мосту, на часового солдата и велел товарищам остановиться. Он почувствовал, что сейчас произойдет страшное, почувствовал по каменной неподвижности солдата, который все так же стоял посредине дороги, стоял, как хозяин, будто врос своими толстыми ножищами в землю. Ерошкин схватился за автомат. В эту минуту он действовал безотчетно, не думая о том, что произойдет после. Но прежде чем Ерошкин открыл огонь, загремела очередь: немец ударил по толпе. Передние упали на дорогу, остальные в ужасе, спотыкаясь о тачки и коляски, бросились назад, к лесу. Но в ту же секунду опять ударила очередь, теперь уже не автоматная, а пулеметная: открыл огонь солдат, сидевший в коляске мотоцикла. Он прошил дорогу плотным веером пуль и громко захохотал. Автоматчик же продолжал стоять не шелохнувшись, как чугунный монумент. Глядел не на убитых, а куда-то выше. Ерошкин вскинул автомат, но товарищ вовремя схватил его за плечо. Ввязываться в бой они не имели права, да и диски их автоматов были наполовину пусты.
- Идем, - сказал товарищ, не выпускавший плеча Ерошкина, но тот продолжал стоять в оцепенении. Его бил озноб.
Ерошкин видел пожарища, руины, кровь, гибель товарищей под снарядами и бомбами, но ничто не потрясло его так, как этот спокойный расстрел безоружных, измученных людей, женщин и ребятишек, и этот самодовольный хохот после того, как упали убитые.
Наверное, только там, в этом селе С, как помечена в блокноте Сосновка, Ерошкин по-настоящему понял, что такое фашизм, какая судьба ждет наш народ, если немцы осилят в этой войне.
Даже теперь, спустя столько лет, Ерошкин с поразительной отчетливостью видел этого немецкого автоматчика на дороге у моста. Глядел в раскрытый блокнот, а видел спокойное, каменное лицо немца под квадратной каской. Тогда стоял полумрак, вечер переходил в ночь, Ерошкин не мог различить черт лица. Но удивительное дело, он видел сейчас и его холодные, ничего не выражающие бесцветные глаза, и мясистые щеки в крупных веснушках. Со временем в этом образе немецкого часового у моста воплотились все немецкие автоматчики, которых Ерошкин видел на перекрестках наших улиц, захваченных фашистами. С группами армейских разведчиков его много раз забрасывали на самолетах в тыл врага. Приходилось, переодевшись в немецкую форму, средь бела дня появляться на улицах оккупированных врагом городов. На всех перекрестках, казалось ему, стоит тот самый автоматчик, которого он видел у моста в Сосновке. Стоит как хозяин, завоеватель, с презрительным равнодушием оглядывает редких прохожих. Захочет - пропустит. Захочет - застрелит.
Фашистов он и до этого ненавидел, но теперь ненависть стала другой - будто огнем сердце обожгло. И все-таки не эта ненависть сделала из шестнадцатилетнего парнишки солдата, разведчика, ставшего гордостью знаменитой первой гвардейской дивизии и всего фронта. Да, он вспомнил сейчас деревню С, вспомнил, что произошло у моста, и перед ним возникло каменное лицо немецкого автоматчика. Но это - только на минуту.
"Старуха на дороге..." - прочитав эту строчку, он с болью вздохнул, прикрыл ладонью глаза. И сразу послышался скрипучий, раздавленный голос: "Хлеба вам, хлеба... И корки черствой не дам, будьте вы прокляты!" На десять лет он стал старше после встречи с той старухой в Сосновке.
...Ерошкин и его товарищи отошли от моста на полкилометра, переправились через речку вброд и поднялись косогором к крайней хате. Перемахнув через изгородь из светлых березовых жердей, огородом вошли во двор. Ерошкин постучал в темное окно у крыльца - никто не ответил. Он толкнул дверь, но она не подалась - звякнул замок, висевший снаружи. "Ушли хозяева..."'
Разведчики решили зайти в дом напротив. Огляделись и направились было через улицу, но тут кто-то негромко окликнул:
- Мить... Митюша!
На дороге стояла женщина в белой косынке. Как случилось, что они не видели ее? Она же стояла в пяти шагах... Должно быть, спряталась за тем вон деревом у дороги, кого-то ждала. Конечно, ждала: в руках узелок.
- Свои, маманя,- только и нашелся что сказать Ерошкин.
- А Митяш? - Она подошла к ним, всматриваясь. - Солдатики, заступники наши...
- Помоги нам, мать, - сказал Ерошкин.- Хлеба хоть...
- Хлеба вам, хлеба... -произнесла она медленно, покачивая головой. - И корки черствой не дам, будьте вы прокляты! - Она застонала, прижала ладони к лицу, но вдруг рванулась к Ерошкину, до боли вцепилась пальцами в плечо. - Да что же вы делаете-то, господи! На погибель нас бросили. Христопродавцы!
- Прости нас, мать, - ответил Ерошкин и убрал с плеча ее вдруг ослабшую руку.
Разведчики, не сказав друг другу ни слова, пошли прочь из села.
- Сынки! Погодите! - негромко окликнула женщина, но они не остановились.
На третий или четвертый день после случившегося в Сосновке (разведчики уже перешли линию фронта) Борис Никитин спросил:
- Чего это ты как в воду опущенный?
Ерошкин рассказал ему о старухе.
- Ты ее помни, - с необычайной суровой задумчивостью проговорил Никитин. - Слышь, Ерошкин, помни!
Он больше не произнес ни слова.
Через час Ерошкин видел Бориса Никитина другим, его глаза опять светились веселой удалью, и весь его молодецкий вид говорил: мне все нипочем - и смерть не смерть... Но Ерошкин уже знал, что скрывается за этой дерзкой и на первый взгляд бесшабашной удалью.
Вскоре Ерошкин был ранен и самолетом отправлен в госпиталь. Как это случилось, он не помнит, очнулся на госпитальной койке. В памяти осталось только изрытое танками картофельное поле, по которому он бежал. Надо было как можно скорее пробиться к роще, в которой находился один из полков дивизии, передать приказ об отходе. Ерошкин бежал изо всех сил, не замечая ни разрывов снарядов, ни вражеских танков, обходивших рощу с другой стороны. Ноги вязли в раскисшем от долгих дождей, размолотом танками суглинке, пот и дым застилали глаза.
Его ранило в спину, но он не чувствовал ни боли, ни крови. Падал в залитые водою воронки, через силу поднимался и бежал, бежал к роще, которую уже совсем закрыло дымом.
Как он упал, кто его вынес с поля боя, как оказался в госпитале, Ерошкин не знает. Он был в таком состоянии, что профессор, делавший ему операцию, потом признался:
- Не думал, что выкарабкаешься. Каюсь! Тебе ведь, браток, полживота разворотило...
Ерошкин настолько ослаб, что не в силах был подать голос, попросить воды, а перед глазами его все стояло иссеченное морщинами лицо женщины из деревни С. Он видел это лицо (врезались в память глубокие морщины у рта) и слышал ее скрипучий, сдавленный голос: "Хлеба вам, хлеба... И корки черствой не дам, будьте вы прокляты... Христопродавцы!" Он никак не мог отогнать это видение, заглушить гневный и горестный голос.
Больше не было озорного, бесшабашного парнишки Вальки Чапая. Он стал солдатом войны, в которой решалось: жить советскому народу или не жить.
источник: http://www.vrazvedka.ru/artwork/156-volf.html?start=1
