Преимущество „самосознания" перед „сознанием" лежит уже в пределах индивидуальной духовной жизни, в том, что все душевные состояния стягиваются в один объединяющий их центр, выражением, которого является не поддающееся определению „я". Это „я" расширяется в обществе до „мы", когда отдельные личности не только принимают фактическое участие в богатой духовной жизни всего общества, но вместе с тем сознают это участие. Каждый человек, душевная жизнь которого хоть немного возвышается над простейшей примитивностью, принимает участие в общественном сознании, ибо, как уже много раз доказывалось, почти все психологическое развитие человека является результатом его связи с обществом. Но принимать участие в этой великой связи и живейшим образом сознавать это участие—отнюдь не одно и то же. Эгоист, поставленный, как и всякий другой, среди благодеяний общества, совершенно так же стягивает все душевные состояния своего сознания к тому строго индивидуальному, покоящемуся на широком базисе физических восприятий средоточию, которое он называет своим „я", он не имеет понятия о том, что душевные состояния, которые он себялюбиво называет .„собственными", являются лишь продуктом его сожительства и общения с другими, т. е. собственностью общества. Впрочем, его „я" должно быть непременно гораздо более скудным, нем общественное „мы" его сограждан, ибо он вынужден отталкивать от себя все те общественные явления, которые определенно указывают на личность других членов общества, как на собственный свой источник, и замыкаться в тесном кругу строго индивидуальных душевных состояний, средоточием которых является его собственное тело.
Общественное „мы" образуется прежде всего внутри семьи, где больше всего проявляется интенсивность дружественных взаимных влияний, и отсюда распространяется на все более широкие круги. Оно обнимает родню или род (gens) и племя или нацию, при чем следует за действительным или воображаемым кровным родством (люди, принадлежащие к одной нации, равным образом считают себя кровными родственниками: немецкая кровь, славянская кровь, как аналогия к .голубой" крови дворянства—этой квалифицированной нации); затем по территориальной ассоциации распространяется на коммуну (общину), провинцию и государство. Несомненно, что на территориях со смешанным населением оба направления самосознания по кровному родству и политической принадлежности многократно скрещиваются. В выражении „мы, швейцарцы" не содержится ничего от кровного родства и национальности, а когда жители города Праги, в своем коммунальном самосознании, говорят" „мы, пражцы", то тут это самосознание переступает через национальные противоречия. Эти различные направления самосознания могут скрещиваться еще и с другими отношениями, когда человек чувствует себя принадлежащим к иному общежительному кругу. Церковное самосознание, которое выражается словами „мы, католики" -и которое находит себе сильную опору в исключительно-чувственном культе и в иерархическом расчленении церкви,, в настоящее время весьма потускнело и должно было уступить место политическому и национальному самосознанию. Часто проявляется также сословный и корпоративный дух, выражающийся словами: „мы, дворяне; мы, солдаты; мы, студенты; мы, купцы," и т. д., и не поглощающийся политическим самосознанием, т. е. сознанием общей политической принадлежности.
Иначе складывается сознание у тех, кто сознает свою связь, свою солидарность с обществом. Их духовный горизонт простирается через все общественное сознание, в котором они принимают какое-либо участие, хотя бы самое отдаленное и косвенное. То, что для эгоиста составляет область его собственного тела, со всем тем расширением, которое дает прибавление одежды, украшений, оружия, отличий, владений, подданных и слуг, то для человека с общественным, самосознанием представляет вся территория общества со всеми относящимися к обществе иной жизни явлениями, с которыми он таким путем вступил в связь, которые он принял в свое сознание. Он знает и чувствует, что вся эта территория со всеми действующими на ней личными силами, со всеми ее трудами и деяниями, составляет единое целое, к которому принадлежит и он, хотя бы в качестве второстепенной составной части, и которые он поэтому объединяет выражением „мы". В этом „мы" он (т. е. его „я") уже не является центром; центральное место он должен уступить, быть может, главе государства или лучшему и благороднейшему человеку своего народа—покатому центру, он примыкает возможно теснее, и с этой точки зрения обозревает целое, которое, как он знает, идентично с ним самим. Таким путем он вынужден, правда, отойти от центра мира, в каковой центр каждый человек прежде всего ставит себя и откуда эгоист не может быть вытеснен никакими силами общественных влияний, но зато он щедро вознаграждается величием духовной области, которая открывается тогда перед ним, и богатством отношений, в которое - он вступает. Прежде физические восприятия, как нечто наиболее индивидуальное и близкое, занимали самое выдающееся место в его духовной жизни, и центр тяжести его мировоззрения помещался, если можно так выразиться, в желудке, благодаря чему сам он попадал в весьма жалкую зависимость от изменений в телесной машине и от определяющих ее влияний, погоды и климата; между тем как теперь он чувствует себя поднятым на ту солнечную высоту свободного общественного мировоззрения, где индивидуальные обстоятельства с их телесными радостями и .телесными же скор бями отступают на задний план перед великими задачами широкой общественной жизни, простирающейся перед его духовным оком.
Но какую бы форму ни принимало социальное самосознание, оно всегда оказывает одинаковое действие, а именно, оно поднимает отдельную личность над узко очерченными границами индивидуального существования и переносит его в мир богатых отношений и великих интересов. Субъективно этот подъем проявляется в повышенном самочувствии, ибо в общественном целом отдельное „я" подходит к центру, если не вплотную, то возможно ближе. Но здесь оно встречается с весьма почтенным обществом: с главою государства, с самыми великими и благородными людьми народа... Из общественного „мы" образуется общественное „наше", которое обнимает все дела и все блага, которые не подлежат частной сфере отдельных лиц в качестве общественных дел и общественных благ, но принадлежат обществу, как таковому; отсюда: наши законы, наши суды, наш язык, наша литература, наши театры, наш общинный дом, наша промышленность, наша торговля, наши школы, наши железные дороги, наши народные праздники, наши поэты, художники, архитектора, законодатели! Как много отличий и славы возвращается тут отдельной личности, когда она, забыв о своем крошечном ,я", вступает в великое общественное „мы" с его всеобъемлющим „наше"!
Но так же, как “я” предполагает „не я", или „ты", так и “мы” развивается лишь при наличности „не мы", или „вы". Мысленно соединяясь между собой, члены государства или нации отграничиваются от всех, находящихся за пределами данного общественного круга. Это отграничение может дойти до враждебности4.. Нет ничего легче, чем подстегнуть политическое и национальное самосознание народа до нетерпимости и преследования чужеземцев. Все войны, которые велись до сего времени, обязаны этому чувству если не своим происхождением, то упорством. Нетерпимость социального сознания по отношению к „чужим" проявляется в любой небольшой коммуне. Она растет вместе с умственной ограниченностью и исключительностью социальных отношений5 2). Лишь рост образования и просвещения расширяет мало-помалу те круги, в которые поставлена отдельная личность с ее самосознанием; лишь таким путем открываются дороги к людям, которые принадлежат к другим коммунам и государствам, другим национальностям и вероисповеданиям, и это развитие продолжается до тех пор, пока этот круг не расширяется до крайних своих пределов, обнимающих все человечество. Тогда перед человеком раскрывается то космополитическое самосознание, благодаря которому он распространяет свое общественное „мы" на все человечество.
Интенсивность социального самосознания находится в прямом отношении с задушевностью внутренних взаимодействий, а равно с замкнутостью по отношению к внешнему миру; она больше в .маленьких обществах, чем в больших; она больше в замкнутых кругах, чем в таких, границы которых теряются в неопределенной дали; она больше в обществах, в которых имеет место оживленное взаимодействие всех членов, чем в таких, где это всестороннее взаимодействие происходит медленно и вяло. Эти условия имеются налицо среди офицерства и студенчества; отсюда понятно то живое самосознание, которое выражается в словах: „Мы, офицеры; мы, студенты" и которое привело к своеобразному понятию сословной чести в этих корпорациях. В общем, однако, не следует забывать, что это социальное самосознание, или как его также называют за его исключительность: корпоративный дух, черпает богатую пищу из признания его общественной властью, так что оно поэтому держится на внешних знаках и символах, на отличных от общепринятых привычках, вообще на внешнем культе.
